После довольно-таки продолжительного перерыва служебная командировка вновь забросила меня в Северобайкалье, понесла на посеребренных крыльях уже привычного "АН-24". Всматривался через иллюминатор в закованный в ледяной панцирь седой Байкал и предавался приятным и грустным воспоминаниям. Впервые я попал сюда аж тридцать лет назад на совершенно другом борту: грузопассажирского парохода "Комсомолец", совершавшего тогда челночные рейсы между Листвянкой и Нижнеангарском. Стоял июнь, и после первых весенних бурь Байкал приходил в себя, успокаивался, потихоньку зеленел от расцветающих на глубине водорослей, подымая на поверхность вырабатываемый ими планктон, а он — лучший корм для обитателей сибирского моря. Нагуливает на планктонных пастбищах жир рыба, а на рыбе накапливавает тот же жир нерпа — необратимый извечный круговорот неостановимой жизни. К пароходу высыпал на берег весь нижнеангарский люд: эвенки, буряты, русские и прочие — рыбаки, охотники, оленеводы, геологи, фуражки, шляпы, косынки. Улыбки, объятия, шутки, смех, потому как приход парохода для северян всегда праздник, наступающей для них каждую пятидневку. А я здесь впервые, ничего не знаю и не знаю, куда же мне теперь податься. И тут подходит ко мне девушка... Дальше, наверное, все понятно. С безоглядностью юности я в нее безумно влюбился, провел возле нее с перерывами на походы в тайгу и эвенкийские стойбища, на рыбалку все лето и уезжал из Нижнеангарска уже в ноябре последним пароходом, оставив девушке на память бог весть какие стихи. Впрочем вот они: Есть радость чувств, которые Томили, мучили и жгли Над синими просторами Твоей нечесанной земли. Всклокоченной бородкою Тайга вздымалась на дыбы И плыло лето кроткое Клубами дыма из трубы. Последний в навигацию Отчалил к югу пароход. Гадала ты: погасли ли Огни, прибавил ли он ход? Ах, северянки сирые — Косынки белые, платки... Красотки не красивые На красоту всегда падки... Не стой же на причале ты, Платочком долго не маши. Я сам ведь, опечаленный, Грущу сейчас от всей души. Клянусь: порой весеннею, Когда придавит душу грусть, Я с томиком Есенина Порадовать тебя вернусь... Как давно это было! К северянке той я не вернулся, да и поэтом, как котел, тоже не стал. Как говорится: богу — богово, а кесарю — кесарево... И вот я вновь в Нижнеангарске. Прежнего маленького поселочка приблизительно на две тысячи жителей сегодня не узнать. Разросся он вдоль, вширь и ввысь, одних только школьников здесь теперь за тысячу. Кстати, население района с 1974 года - начала строительства Бурятского участка БАМ - увеличилось ровно в пять раз и достигает сегодня 25 тысяч человек, а в годы наивысшего пика поднималось почти до 90 тысяч. Возникли новые предприятия, учреждения, организации, а поселок все продолжает строиться и разрастаться. К грусти моей, замерла жизнь на пристани: с приходом железной дороги, увеличения грузоемкости и пассажироемкости аэропорта водный транспорт утратил свое былое значение. Наконец еду в Северобайкальск — новый город на берегу Байкала, узаконенный чуть более десятка лот назад, о котором во времена моей нижнеангарской юности и речи не шло. Красавцы дома-пятиэтажники, воздвигнутые ленинградскими строителями, прямые, как стрела, проспекты, прекрасный железнодорожный вокзал, превосходные административные здания, торговые, медицинские и культурные центры. Хожу, брожу, любуюсь. И вдруг наталкиваюсь в городском парке культуры и отдыха на столпотворение детворы и взрослых. В чем дело, что тут происходит? Батюшки! Оленьи упряжки! А я-то, грешным делом, думал, что с оленями здесь покончили уже давно и бесследно. А нет, еще живы, значит, еще копытят, значит, таежные пастбища, добывая из-под снега желанный ягель. Крепко сложенный усатый каюр с бронзовым от морозов и ветров лицом сажает на нарты детей, катает их под восторженные вскрики по небольшому кругу. Разумеется, за определенную плату. Помогает ему при этом плотненькая и тоже бронзоволицая женщина, как потом выяснится, жена — Валентина Павловна. Приглядевшись, я узнаю каюра. Да, это и в самом деле Юрий Иванович Черноев из эвенкийского села Холодное. Пожимаем друг другу руки. — Приходится зарабатывать, брат, на жизнь таким вот образом,— смущенно поясняет он.— Как говорится: хочешь жить умей вертеться. Ведь зарплату мы не получаем, приходится рассчитывать только на себя. - И, что же, есть хоть какой-то навар? - интересуюсь я. - Знал вас как отличного профессионального охотника и вдруг…оленьи упряжки, частный, так сказать, извоз. - О каком наваре речь? – усмехается Юрий Иванович.- Так, знаете ли, для пробы удочку закинул. Вызвали меня через районную администрацию из Намамы на спортивно-культурный праздник пародов Севера, заказали в обязательном порядке быть с упряжками. Пришел, а праздник-то взяли да и перенесли на другой срок, не удосужившись меня предупредить. Вот и решил позабавить детвору. Ей это в диковинку: видите, что творится? Да и мне хоть какое-то подспорье. А вокруг двух упряжек и в самом деле творилось что-то невообразимое. От желающих прокатиться на нартах не было отбоя. Я не стал интересоваться выручкой Черноева, пусть останется маленькой коммерческой тайной. Но то, что он и Валентина Павловна в тот февральский день доставили северобайкальской детворе неизмеримую радость — бесспорно. Об одном только сожалел новоявленный оленевод: уж больно невоспитанные юные горожане в сравнении с их сельскими согражданами, так и норовят подстроить какую-нибудь гадость. Сожаление Юрия Ивановича разделяю полностью, поскольку знаю, какой он сам семьянин. У них с Валентиной Павловной четыре сына и дочь: Иван, Павел, Яков, Юрий и Синильга. Кстати, Павел некогда занимался у меня боксом, у него неплохо получалось и я тешил себя надеждой, что воспитаю хоть, одного боксера-эвенка. Но... неисповедимы пути господни: окончив восьмилетку, Павел вернулся в родное село, стал охотником. Кроме них и семье растет еще и приемная дочь, 14-летняя Юлия. Еще троих подростков из Холодного, шлявшихся по селу без дела, взял в свою бригаду Черноев: Диму Тулбуконова, Ивана Уpoнчина и Женю Пинтешина. А четвертого — Павла Павлушина из Нижнеангарска — привез к нему заместитель главы районной администрации Владимир Яковлевич Ткачев. — Возьми паренька в бригаду,— попросил от Юрия Ивановича.— Пропадет ведь. Родители пьют, недавно отец по пьяному делу даже нырнул его ножом. Возьми, пристрой к делу, глядишь, вырастет возле тебя оленевод и охотник. Словом, взял Черноев и Павла Павлушина, живет у него в семье наравне с сыновьями… - А ведь вы не правы, когда говорите, что ничего не знали о возрождении северобайкальского оленеводства,- вдруг сказал мне Юрий Иванович.- Или запамятовали. Рассказывали мне ребята, Иван и Павел, что встречались вы с ними два года назад на Перевале. Вспомнили? И я вспомнил. Где-то в конце сентября двухлетней давности поехал с друзьями по бруснику в район бывшего геологического поселка Перевал. Ягоды оказалось мало, если не сказать, что ее вовсе не было. Полный разочарования, я уселся на широкий нагретый солнцем валун и задремал. И тут пригрезилось мне, что слышу звеньканье оленьего ботала. Встал, отряхнулся. Тишина. Вновь опустился на валун, и... опять звеньканье ботала. Галлюцинации да и только. Но тут снова бреньк-бреньк-бреньк. Ага, вроде бы справа и вверх. Пошел на звук и вскоре набрел и в самом деле на небольшое оленье стадо. Пешком сопровождали стадо два паренька, как выяснилось позже, Иван и Павел. Павел, естественно, узнал меня. Разговорились. Оказывается, в июне того, 1993-го, они с отцом взяли в банке кредит под 214 процентов годовых, поехали в Каларский район Читинской области и закупили 50 голов оленей: из них 25 маток в возрасте от 3 до 10 лет. — Где в Каларском районе закупали?— любопытствую я,— Видишь ли, я там бывал и кое-что знаю,— говорю Ивану. — Не в Средней Чаре? — Да почти что,— последовало в ответ.— В поселке Кусть-Кинда, у братьев Кузьминых. Не слыхали о таких? — Да вроде бы слышал... Кажется, трое их? — Да, трое: Владимир, Александр и Петр Петрович. — Один из них — трижды орденоносец? — Ага, по-моему, Владимир Петрович. М-да, и в самом деле земля большая, а мир тесен... — А что же я оленят-то не вижу? Взрослые, вполне сложившиеся матки. Не могли же все они прояловить. Да и Кузьмины, как честные люди, не могли продать вам безнадежных в смысле потомства маток. — Так они честные люди и есть,— подтвердил с улыбкой Иван.— Все матки с телятами. Но везти оленей нам пришлось поездом, в вагоне. И чтобы мы не побили оленят в дороге, Кузьмины сами предложили продержать их до осени у себя и лишь потом, окрепших, вставших на ноги, вывезти. Где-то в ноябре отец поедет в Кусть-Кинду и привезет еще двадцать пять животных. Так что тут у нас все в порядке. — Значит, надеетесь восстановить стадо северобайкальских оленей? — Надежда умирает последней,— улыбается, вклиниваясь в разговор, Павел.— Если бы не надеялись, не стали бы браться. Вот уже шестнадцать лет пустуют оленьи пастбища, шестнадцать лет вычеркнуто из жизни эвенков. Кто-то должен заняться возрождением. Я смотрел на Ивана и Павла и думал вот о чем. Развалили некогда великий и несокрушимый Советский Союз. Бьются за пресловутый суверенитет Татарстан и Башкортостан, северокавказские автономии, Якутия и даже наша хиленькая в экономическом отношении Бурятия. Сражаются между собой старой закалки и новоиспеченные политиканы — за выгодные и удобные кресла и никто из них не борется за возрождением державы. А тут простой люд: 50-летний Юрий Черноев с сыновьями берется за возрождение выведенного под корень северобайкальского оленеводства. Подумал об этом и невольно нахлынули воспоминания... Судьба распорядилась так, что довольно-таки немалый для нашей быстротекущей жизни срок мне довелось пребывать на так называемых Северах, в Заполярье Красноярского края, в Эвенкии и Туруханске, в Норильске и Дудинке, в Игарке и Хатанге, знакомиться с укладом жизни, бытом и трудом эвенков и селькупов, кето и нганасан, долган и тамошних якутов, проживающих в одном-единственном якутском поселке Ессей на берегу великолепного по богатству красной рыбой одноименного озера (замышлялось нечто вроде книги о судьбе малых народов Севера). Рыбаки, охотники, оленеводы... Жалею, что не посчастливилось побывать на Чукотке и Камчатке, а потому и не могу проводить какие-то параллели, но с таким царством оленей, как в красноярском Заполярье, сталкиваться до этого никогда не приходилось. Сердце кровью обливается при одном лишь воспоминании о массовом расстреле-убийстве оленей на реках Пясине и Котуй, очевидцем которого привелось быть во время ноябрьской миграции этих безобиднейших животных с полуострова Таймыр на Большую землю. Дело тут вот в чем. По весне и началу лета огромные стада диких оленей, гонимые комаром и гнусом, сплошной массой тянутся к Северному Ледовитому океану в поисках спасения и корма на его богатых мхом и грибами берегах. Популяция оленей на Таймыре достигает угрожающих, немыслимых размеров, и к осени, призываемые инстинктом и тем же голодом, огромные стада, заметно пополневшие численностью, вновь отхлынивают на ту же Большую землю, откуда ушли. Буквально морем рогов катятся они по набитым веками тропам традиционных переправ на только что названных здесь реках. Пропусти их здесь на Большой земле уже не останется пастбищ для прирученных одомашненных, которых на Таймыр попросту не отпускают пастухи-оленеводы. Вот и встречают дикарей на Пясине и Котуе десятки вооруженных пулеметами стрелков, кстати, зарабатывающих за сезон отстрела в течение месяца денег на пять-шесть легковых автомобилей. Багровеют от крови реки, горы туш скапливаются на берегах. А сколько их уносит течением! До последнего времени вырезали лишь камусы да языки (деликатес — в особенности на холодную закуску) и лишь совсем недавно предприимчивые люди кавказского происхождения стали снимать шкуры и рога. Из оленьих шкур выделывается лучшая в мире замша (видели бы вы, дорогие читатели, какой изумительной красоты ковры выходят из замши методом тиснения), а рога идут теперь на изготовление ринтокрина — разновидность обшеизвестного пантокрина, но значительно превосходящего его по целебным свойствам. Отстреливается на переправах до 400 тысяч оленей, теперь к тому же еще и с помощью дельтапланеристов и, только представьте себе, сколько диетического мяса выбрасывается на ветер. Тут уж ничего не поделаешь, вывозка его авиатранспортом, а там возможен только он— себе дороже. Впрочем, вполне возможно, что предприимчивые люди бросовой оленине нашли применение. Слава Богу, если это так. К чему этот душещипательный и более того — кощунственный рассказ?— могут задаться вопросом некоторые сердобольные читатели. А к тому, что не от кровожадности, не побуждений ведется на Пясине и Котуе практикуемый в Заполярье отстрел. Ведется он как раз из соображений сохранения экологического равновесия в природе, сохранения оленей как вида животных и оленеводства как отрасли непосредственно на Большой Земле. К тому же чрезмерная популяция животных чревата еще и всевозможными -эпидемиологическими заболеваниями. Конечно же, плановый отстрел животных — мера вынужденная, но необходимая. Жаль только, что втуне пропадает столько ценной продукции. В Норильске, побывав в отделе животноводства Всесоюзного НИИ сельского хозяйств районов Севера, я высказал мысль об отстреле животных непосредственно на полуострове Таймыр с таким расчетом, чтобы рога, шкуры и мясо можно было вывозить более дешевым морским транспортом или наладить их переработку также на месте. Мысль натолкнулась на иронические усмешки непонятного происхождения, природу которых я уточнять не стал. Вполне возможно, что я многого не знал и не учел, высказывая свою идею. В тот период я по нескольку дней жил в оленеводческих бригадах, аргишил вместе с ними, то есть кочевал со стойбища на стойбище, пока не подберет с оказией случайный или не случайный вертолет, поскольку иного транспорта там, как уже говорилось, больше нет. Даже освоил искусство верховой езды на оленях, а это целая наука, и вес дивился тому, что они меня выдерживают. Уж больно малы красноярские олени супротив наших северобайкальских. Дивился еще и тому, как оленеводы хорошо знают своих подопечных, можно сказать, в лицо и как животные настолько же хорошо понимают своих хозяев. Их совместимость и взаимопонимание казались мне верхом согласия и равновесия в окружающем пас мире, если хотите, гармонии и любви. И сжималось от боли сердце, когда вспоминал о том, что в нашем Северобайкалье, которому тоже отдано немало лет жизни, оленей больше уже нету. Выбили, уничтожили, свели на нет, греша при этом на строителей Бурятского участка БАМ. А дело тут вовсе не в них, хотя и они к уничтожению северобайкальского оленя тоже приложили руку. Дело тут в прожектерстве, на мой взгляд, тогдашних партийных и советских руководителей района, во вседозволенности, которой они умело пользовались и оперировали, прикрываясь благими намерениями, в их социально-политической безграмотности и экологической слепоте. Сумели же те же баунтовцы сохранить свое оленепоголовье, сохранить для аборигенов края — эвенков их традиционный род занятий и жизнедеятельности. То есть охоту, рыбалку, оленеводство и сопутствующие им народные промыслы и, стало быть, народную, национальную культуру и искусство. В Северобайкалье же решили шагать "в ногу со временем", в корне изменить уклад жизни эвенков, "приблизить" их к так называемому цивилизованному миру. В 1975 году, когда я впервые и всерьез приехал в Северобайкалье, не считая наезда тридцатипятилетней данности, в Холодном насчитывалось без малого полторы тысячи оленей. Никогда не забуду одного знаменательного эпизода. Утром побывал в Курлах — будущем Северобайкальске — на стыковой планерке в тресте "Нижнеангарскстрой", где собрались представители заказчика, генподрядчика и субподрядчиков строительства Бурятского участка БАМ. Собрались люди, прошедшие строительство московского и харьковского метрополитенов, Джезказгана, Асуана и Бхилаи, Кубы, и Чили. Мне тогда еще мало знакомому с тонкостями строительства, в особенности — транспортного, бамовцы первого призыва показались не обыкновенными смертными людьми, а богами, спустившимися на нашу грешную землю по меньшей мере с небес. Вечером на квартире редактора районной газеты "Северный Байкал" Владимира Островского делюсь с ним своими восторгами. — Погоди, наступит девять часов,— охладил он мой пыл,— и ты поймешь, какие люди или боги горшки тут обжигают. Я и сейчас толком не знаю, как осуществляется телефонная междугородная связь, а тогда междугородные разговоры давались только после девяти часов вечера. Ровно в девять мы включили радиоприемник, настроились на волну и... О, Боже! О чем только не говорили мои утрешние Герои с Большой земли! Об омуле и икре, о собольих шкурах, о пыжике и камусах, о коврах и прочем тряпье, которого на БАМЕ тогда было с избытком. Услышав о пыжиках и камусах, я невольно содрогнулся. Ведь чтобы заиметь пыжиковую шапку, надо забить олененка в возрасте до одного месяца, а чтобы заиметь унты из камуса — забить взрослого оленя да еще, пожалуй, и не одного всего лишь для одной — единственной пары. - И что же, Владимир Васильевич, бьют? — сказал я собеседнику. — Бьют. Начали бить,— лаконично ответил Островский. — Как? И телят тоже? А как без них ремонтировать стадо? — По-моему, от оленей просто-напросто хотят освободиться. Неужто не слышал о том, что у нас здесь работают комплексные группы, разрабатывающие рекомендации по созданию собственной продовольственной базы в районах, прилегающих к БАМу? — Во главе с академиком Аганбегяном? — усмехнулся я. — Ага, значит, уже в курсе дела. Ну, и как они тебе? — Хрущевщина,— также лаконично ответил я.— В свете рекомендаций ученых, а еще точнее — псевдоученых, нам остается только свой виноград выращивать. — Ну, это ты уж слишком,— возразил Владимир Васильевич.— Есть в их рекомендациях и рациональное зерно. Например, в части производства собственного картофеля и овощей, яиц, мяса и молока. — На вечной мерзлоте? В закрытом грунте? А во что это все обойдется, кто-нибудь считал? — Ученые ведь. Наверное, считали... Несколько забегая вперед, скажу, что в 1979 году Сибирским отделением Всесоюзной Академии сельхознаук были выпущены в Новосибирске, правда, ротапринтным способом "Рекомендации но развитию сельскохозяйственного производства в зоне БАМа". Я не по¬ленился и среди авторов фолианта насчитал 109 докторов и кандидатов наук сельскохозяйственного профиля и в их числе ровно десяток наших, бурятских, ученых. Слава Богу, что мое знакомство с оными "Рекомендациями..," произошло значительно позже, а случись оно, скажем, в том же году или чуточку позже, то я, законопослушный журналист, "подручный партии", такого глядишь, поворочал, что сейчас хоть сквозь землю от стыда провались. Сельскохозяйственная наука, к сожалению, от рекомендаций 109 докторов и кандидатов наук менее серой не стала, ибо сельскохозяйственное производство в зоне Бурятского участка БАМ, поначалу лихо разворачивающееся, ныне, по-существу, приказало долго жить. Это по их "рекомендациям" в Куморе — на центральной усадьбе совхоза "Северный" в кратчайшие сроки отгрохали типовой, чуть ли не костромского варианта, комплекс на 400 коров с высочайшим уровнем механизации и даже автоматизации. Да вот беда: не набралось для комплекса такого количества коров, а для наличествующего стада — полновесного и полноценного по компонентам набора кормов. Вот и стоит теперь комплекс как укоризненный памятник рекомендателям и бездумным законопослушным исполнителям. А главное — построили комплекс на берегу некогда знаменитого рыбой озера Иркана и буквально за считанные годы подорвали его продуктивные качества. Кстати, рекомендатели (назвать их учеными как-то язык не осмеливается) "четко" вычислили потребность в продуктах питания к 1990 году и возможности их производства на месте, то есть на территории Северобайкальского территориально-промышленного комплекса. Потребность в картофеле к этому сроку должна была составить 10 тысяч тонн, прогнозировалось производство 10,7 тысяч тонн. Требовалось овощей местного ассортимента, выращиваемых в открытом грунте, 5.4 тысячи тонн, а обещалось производство аж 8,4 тысячи тонн. Молока цельного по прогнозам ученых жителям региона требовалось 16,7 тысяч тонн, а перспектива производства па месте определялась в 8.4 тысячи тони. И, наконец, мясо в убойной массе. Потребность — 8,6 тысяч тонн, возможность производства — 2 тысячи тонн. То есть, молоко и мясо у прогнозистов оказались самыми уязвимыми позициями. Кроме того, ученые мужи рекомендовали построить тепличный комбинат на 7 гектаров и птицефабрику яичного направления па 150 тысяч кур-несушек. Сегодня, с высоты 1995 года, весьма любопытно посмотреть, как осуществились прогнозы наших рекомендателей. Перепады в сторону плюсов и минусов огромны. Как говорится в таких случаях, для того, чтобы попасть в небо — надо иметь только палец. Ни в одной позиции астрологи от науки не попали точно в цель. Не наводит ли это на некоторые более шли менее далеко идущие выводы?.. Но, пожалуй, уже достаточно не лирических отступлений, пора вернуться к нашим оленям и оленеводству как отрасли сельскохозяйственного производства в Северобайкалье. Но сначала несколько слов вообще об оленеводстве в историческом, так сказать, разрезе, поскольку особо значимой литературы о бурятском оленеводстве у нас, к сожалению, почему – то не имеется. Чтобы не завязнуть в исторических дебрях, скажем лишь, что первые упоминания о забайкальском оленеводстве относятся еще к 3-му веку до нашей эры. И потому начнем с постсоветского времени. Ровно 20лет назад я залечивал на знаменитых термальных источниках Хакусы на севере восточного берега Байкала свой застарелый остеохондроз. С тем же недугом приехал в живописнейший и благодатнейший утолок природы известный в то время бригадир-оленевод из Холодного Евгений Тихонович Ганюгин, жена которого — Анна Ильинична была в то время, кстати, депутатом Верховного Совета нашей республики. По утрам мы принимали процедуры в ванном корпусе, по вечерам — в популярном среди туристов лягушатнике, днём ловили на кораблик хариусов на вечерние рожни или гуляли по прибрежной тайге, лакомясь созревающей голубикой. И, естественно, говорили об оленеводстве. От Е. Ганюгина я и узнал, что до прихода русских в северное Прибайкалье в далеком 1644 году всей территорией Северобайкалья, нынешних Баргузинского и Курумканского районов владели эвенки главенствующих родов: шемагирского, киндигирского, чильчигирского и чепкоанского. Последний в конце прошлого века, а точнее — в 1883 году подвергся эпидемии оспы и брюшного тифа и почти полностью вымер, а остатки его растворились в стойбищах киндигирского рода. Шемагиры, киндигиры и чепкоапе занимались как оленеводством, так и рыболовством вкупе с охотничьим промыслом. Чильчигиры же, расселявшиеся по берегам Верхней Ангары, занимались в основном оленеводством и охотой и только в период нереста ловили рыбу в продовольственных целях. — Кое-кто из ученых утверждает, что эвенки использовали оленей только как транспортное, вьючно-верховое средство,— говорил Евгений Тихонович.— В принципе, это все таки не так. Они забывают об охотничье-транспортном значении оленей, их месте в промысле пушнины и мяса дикого зверя. А кроме того и сами олени были для нас и остаются тем же источником мяса, молока, одежды, шкур для постелей. До последнего времени шкуры оленей служили и материалом для покрытия чумов. Ведь до коллективизации наши предки вели кочевой образ жизни с постоянной сменой стойбищ и мест выпаса... Да, до коллективизации местные эвенки вели в основном кочевой образ жизни. Кстати, говоря, оленеводы красноярского Заполярья и до сих пор ведут такой образ и уклад жизни. Вся материальная их культура подчинена и диктовалась именно кочевьями, когда при аргишах-переходах не должно быть ничего лишнего — все подчинено первой необходимости. Именно олени позволяют тем же эвенкам и селькупам, кето и нганасанам, долганам и якутам эффективно использовать местные природные ресурсы — огромные пространства пастбищных и охотничьих угодий, поскольку именно они обеспечивают более или менее устойчивое экономическое благосостояние таежно-тундровых жителей. При этом, например, у профессиональных охотников, предпочитающих технике верхового оленя, производительность труда в два-три раза выше, чем у пешего или моторизованного (имеются в виду мотосани типа "Буран"). При этом, как утверждали на факториях Байкитского и Ванаварского районов, располагающими охотничьими угодьями в сугубо таежной зоне Эвенкии объемы добычи зависели еще от количества используемых на охоте оленей — пространства-то огромные! Приблизительно так же обстояло дело с оленеводством и в северном Прибайкалье. Оленеводство и охота являлись поистине национальным, традиционным занятием эвенков, испокон веков проповедовавших рациональное природопользование — исторически сложившееся, экономически обоснованное и экологически глубоко оправданное. Сохранялась преемственность поколений, благородные заповеди общежития, культура, искусство, духовность и нравственность народа, его физическое здоровье, настоянное в благодатной ауре девственной природы. Тот же Евгений Тихонович Ганюгин рассказывал, что его дед-охотник никогда не пользовался на промысле собаками. "Он не ел соленого, не курил и не пил спиртного,— говорил внук — поэтому и обоняние у него было не хуже, чем у лучшей промысловой собаки, а уж следы на снегу или траве умел читать как никто другой". Так вот, напомню, что разговор с Е. Ганюгиным происходил у меня в 1975 году. Тогда вся территория, то есть все сельхозугодий с присущей тому времени размахоманией и гигантоманией были сосредоточены под одной-единственной крышей: архикрупного совхоза 'Северный", села Холодное, Верхняя Заимка, Старый Уоян, Кумора стали отделениями исполина на глиняных ногах с цен тральной усадьбой в последнем из них. Директором совхоза был назначен коренной степняк, джидинец Николай Иннокентьевич Охолин. Мы были хорошо знакомы еще по Петропавловке, я был в числе провожающих, когда он уезжал в Северобайкалье, и по-приятельски предупредил, что ему там придется нелегка. Во-первых, хозяйствование там совершенно полярное: таежное — оленеводство, звероводство, табунное коневодство, рыбный промысел и т.д. и т.п.. Во-вторых, народ своеобразный, в некотором смысле замкнутый и гордый. — Не боги горшки обжигают,— ответил мне Охолин.— А с хозяйством как-нибудь управляюсь. Все-таки какое-никакое, а есть у меня образование. — А какое у тебя образование? — понарошку полюбопытствовал я, хотя и знал, какое у него образование: до отъезда Николай работал в аппарате Джидинского райкома партии. — Высшее партийное! — гордо последовало в ответ,— Хабаровскую ВПШ заканчивал. По его разумению, высшее партийное образование было, видимо, выше любого высшего. Но тут уж ничего не поделаешь, из песни слова не выкинешь. На руководящие должности и посты назначались по партийной принадлежности, по кастовости, так сказать, а не по деловым качествам и профессиональному образованию. Случались такие назначения и по кумовству, по личной как говорится, преданности. Убедился я в том уже через год, когда вновь приехал в Северобайкалье в свой очередной отпуск, но теперь уже не в Хакусы, а для того, чтобы всласть набродиться по тайге. И каково же было мое удивление, когда на посту первого секретаря райкома партии застал джидинца, бывшего заведующего орготделом обкома партии, Николая Ивановича Крючкова, вторым секретарем — также бывшего второго секретаря Джидинского райкома партии Пурбо Тубановича Манзарова, ну, а редактором районной газеты еще до них начал работать тоже джидинец по происхождению Владимир Васильевич Островский, о котором здесь уже шла речь. Еще через год начальником районного управления сельского хозяйства будет назначен все тот же Николай Иннокентьевич Охолин. Чем не джидинское засилье в районе, целиком поглощенном строительством Бурятского участка БАМ?! По логике вещей в руководстве района необходимы профессионалы, истинные транспортные строители, но... У всех ведь высшее партийное образование!.. Так вот, как раз к 1977 году и относится окончательное уничтожение оленей в Холодном. Перестреляли, перебили и лишь несколько десятков из остатка передали в только что образованный госпромхоз "Уоянский". Эвенки — оленеводы и охотники — остались без основного рода занятий. — Привыкли, понимаешь ли, к бездельничанью,— цинично заявил мне Охолин, когда я заговорил с ним об этом.— Пускай учатся коров доить. А если не хотят, пускай мотают на БАМ, там рабочие руки везде нужны... Вот так лесорубами, механизаторами, железнодорожниками, путейцами и горняками эвенки не стали, а стали попросту никем: изгоями общества, пьяницами, суицидистами, то есть самоубийцами. Хотя, по правде, не чурались спиртного они еще и с царских времен. По отношению к ним в период начала строительства БАМа был допущен повторный геноцид, так как к первому надо отнести период сталинской коллективизации. Началось оно в начале 40-х годов, создалось несколько эвенкийских оленеводческих колхозов, но оленеводство продолжало иметь важное транспортное и другое прикладное значение. Еще хорошо, что период этот совпал с периодом индустриализации страны, началось интенсивное... нет, не освоение, конечно, а разведка полезных ископаемых северных просторов страны и в том числе Северобайкалья, изыскания трассы будущей Байкало-Амурской железнодорожной магистрали, которая сегодня уже эксплуатируется. Всевозможные экспедиции одна за другой потянулись в северные края, эвенки стали для них не только каюрами, но и незаменимыми проводниками. Понятное дело, шли они в наем со своими вьючными и верховыми оленями и приносили колхозам от 50 до 60 процентов всего валового дохода или доход от одного рабочего оленя вдвое превышал доход от забоя одного оленя на мясо. Это обстоятельство и позволило северобайкальскому оленеводству держаться на плаву. И все же издержки насильственной коллективизации начали постепенно приносить свои горькие плоды. Коллективизация с неумолимой последовательностью и настойчивостью стала навязывать эвенкам оседлый образ жизни, сразу и решительно нарушив взаимообусловленность их оленьего и охотничьего хозяйства. Многие из аборигенов принуждены были заниматься другим, не свойственным им делом, которого они не знали, не умели и не умели им заниматься. А всякая насильственность, как известно, ведет к невосполнимым утратам. Много лет назад мне довелось в том же Холодном встретиться и беседовать с потомственным оленеводом Татьяной Ивановной Шангиной, которая до сих пор жива и которой вскоре исполнится сто лет — редкостное, уникальное явление среди современных эвенков. Очень жалею, что в этой командировке так и не удалось встретиться с нею; в день моего приезда в Холодное, она уехала в Нижнеангарск. Так вот, Татьяна Ивановна рассказывала, как еще в довоенное, так и послевоенное время оленеводству волюнтаристски пытались придать не исторически сложившееся охотничье-транспортное направление, а сугубо самостоятельное товарно-производственное, то есть продуктивно-товарное, намереваясь получать оленье молоко и перерабатывать его на масло. Да, в красноярском Заполярье я не единожды видел, как оленух выдаивают, берут молоко для забелки чая. При этом не одних и тех же, а каждый день разных и выдаивают ее более 100 граммов от каждой. Я пробовал цельное оленье молоко в чистом виде, оно напоминало козье и на пользу мне не шло. А вот в Холодном, в Старом Уояне да и в Томпе пытались создавать даже оленьи молочно-товарные фермы. Эвенкийский поэт Владимир Лоргоктоев, к сожалению, нынче покойный, одно время возглавлял в Холодном правление местного колхоза "2-я пятилетка". Как раз ему и выпала доля жалкая переиначивать жизнь соплеменников, выслушивать их упреки в свой адрес. Через годы мы встретились с ним в Курумкане, на его малой родине, когда он переквалифицировался в чабана. Заговорили о его председательствовании в Холодном. — Большой грех принял на душу,— говорил Володя. Называю его Володей, потому что мы сверстники и были знакомы еще в бытность его учебы в школе-интернате № 1 в Улан-Удэ. — Законопослушность, партийная дисциплина спровоцировали на выступления против своего народа,— иронизировал он над собой.— Суточный надой составлял не более двухсот-трехсот граммов. И смех и грех. А главное — основательно подорвали воспроизводство, полноценный ремонт стада, племенное дело, потому как потомство от дойных маток вырастало недоразвитым, хилым, болезненным. Естественно, очень высок был процент падежа... Коллективизация повлекла за собой обобществление поголовья и резкое укрупнение стад, к громадной перегрузке пастбищ, выбиванию их вокруг населенных пунктов. Прежде, когда эвенки кочевали в основном семьями, такого не наблюдалось, прослеживалась определенная цикличность в использовании их, освоение наиболее дальних, то есть отдаленных, соблюдалась, так сказать, экологическая дисциплина. За крупными стадами стало труднее следить, и ухаживать, они разбредались, а в период осеннего гона немало важенок гонялось дикарями, поскольку сокжо и оказывались значительно крупнее и сильнее одомашненных хоров-производителей, яростнее в ожесточенных битвах за обладание гаремом. В результате сохраняемый приплод перестал покрывать годовой расход, началось сокращение поголовья оленей. По данным госстатистики, наивысшее поголовье оленей в Северобайкалье достигло в 1973 году. В колхозе имени Калинина (Старый Уоян) насчитывалось тогда 1304 головы, а в колхозе "2-я пятилетка" (Холодное) —1314 животных. Ну, а через 4 года в Холодном не осталось ни одного оленя. Весь остаток поголовья передали в госпромхоз "Уоянский", призванный заниматься именно оленеводством и промыслово-охотничьим хозяйством. В 1983 году мне довелось побывать в "Уоянском" и уже по инерции поинтересовался состоянием оленеводства. В хозяйстве насчитывалось тогда 868 оленей, то есть в четыре раза меньше, нежели 10 лет назад. Вертолетом меня забросили на стойбище оленеводов Георгия Гончарова и Геннадия Поцелуева в Каокте. Здесь госпромхоз в кои-то веки построил для оленеводов теплый жилой дом, баню, для оленей — коррали. Вертолетом же забрасывались концентраты и минеральная подкормка. Для прилития свежей крови завезли 20 быков-производителей из Баунтовского района. К слову говоря, они выглядели заметно крупнее местных, видимо, в Баунте оленеводство поставлено лучше. Все это вкупе уже было похоже на какую-то культуру ведения отрасли. Вылетая в Каокту, я почему-то предполагал, что оленеводами обязательно должны быть эвенки. А Георгий и Геннадий оказались русскими парнями, в недавнем прошлом профессиональными охотниками. Какими-либо хотя бы основными познаниями в области оленеводства я тогда не обладал. На месте же выяснилось, что оба парня в специфических познаниях не очень-то далеко ушли от меня. — Слушайте, а как так случилось, что именно вас назначили оленеводами? — сказал я парням.— У вас эвенки-то, что же, перевелись, что ли? — А это, брат, у нашего директора, у Яновского, надо спрашивать,— последовало в ответ.— Он почему-то решил, что время их прошло и что оленеводство пора взять в свои руки русским. Вот так и произошло отчуждение эвенков от их родного, коренного рода занятия... Из Каокты я выезжал с Геннадием Поцелуевым на "Буране". Через несколько дней, проведенных вместе с ними, и за это время мы успели хорошо понять друг друга и даже подружиться. В пути, прямо на льду Верхней Ангары, спугнули стаю волков, заканчивавших трапезу возле задранного ими изюбра. Волки отбежали чуточку в сторону и спокойно выжидали, когда мы снова тронемся в путь, чтобы продолжить прерванное пиршество. Отпугнуть же хищников выстрелами, убить хотя бы одного для острастки нам было нечем. Оказывается, кто-то еще когда-то решил, что оленеводам нарезное оружие ни к чему, а распорядился им его не выдавать. — Почти так же губят волки и наших оленей,— говорил Геннадий.— Обнаглели —спасу нет. Если их что-то еще и отпугивает, то только наше присутствие... Через три года, в 1936-м, мне вновь удалось побывать у оленеводов госпромхоза "Уоянский", но уже не в Каокте, а на Правой Маме. Ухаживали за стадом уже эвенки, братья Александр и Сергей Козулины. Но в стаде оставалось всего лишь около двухсот оленей. Сейчас в Старом Уояне, говорят, осталось чуть более двух десятков оленей. Почему — говорят? Да потому, что учетом их в Северобайкалье никто всерьез не занимается, никто за оленеводство не отвечает. Так что комментарии здесь, как говорится излишни. Так что заметное сокращение численности эвенков, наблюдающееся в течение последних 20 лет, не что иное как прямая связь с сокращением численности оленей. Мы буквально стоим на пороге вымирания в Северобайкалье целой народности. Чтобы не быть голословным, сошлюсь на пример, приведенный в его трудах известнейшим советским историком Львом Гумилевым. С гневом и болью он рассказывает о том, как вскоре после Великой Отечественной войны в полном соответствии со сталинским планом преобразования природы потомков древних согдийцев, живших и отрогах Гиссарского хребта и занимавшихся выращиванием знаменитой гнесарской овцы, волюнтаристски переселили с нажитых мест и заставили заниматься хлопчатником. Много ли лет с той поры миновало? Неполных 50 лет, а такой народности как согдийцы в бывшем СССР нет. И уже не будет. Не подобная ли судьба ожидает и наших северобайкальских эвенков?.. Это уже не драма, это — трагедия. Особенно, В экстремальных условиях Севера, где все очень хрупко, очень ранимо и более чем трудно восстановимо. Если на Большой земле, в условиях того же юга Бурятии, для "взросления" той же сосны требуется порядка 15 — 20 лет, то в Северобайкалье на это уходит как минимум четыре-шесть десятилетий. Не случайно же древние эвенки в использовании, например, ягельных пастбищ, допускали разрыв в 5 — б лет — именно такой срок требуется для полного их восстановления. Ну, а каковы же перспективы восстановления северобайкальского оленеводства, за которое столь рьяно берется сейчас Юрий Иванович Черноев — эвенк, рядовой профессиональный охотник-промысловик, а прежде — в молодые годы — еще и оленевод. Берется на свои средства, на свой страх и риск. Человек всего лишь с четырехклассным образованием, он хорошо осознает значение оленеводства для своего парода, его предназначение в возрождении лучших качеств этого народа, его культуры, искусства, духовности и нравственной чистоты. Берется в условиях яростного сопротивления со стороны тех, кто приложил руку к уничтожению оленеводства и кто еще продолжает оставаться у властного кормила. Идея возрождения исконно народной отрасли северного хозяйствования возникла у него пять лет назад, когда Юрий Иванович участвовал в работе 1 Всесоюзного съезде! народов Севера в Москве и где встретился с председателем Комитета народов Севера Верховного Совета СССР Михаилом Иннокентьевичем Монго. К счастью, я хорошо знаю Михаила Иннокентьевича, не раз бороздил с ним заснеженные просторы Эвенкии, не раз вел проникновенные разговоры и беседы о судьбах малых народов Севера. Педагог по образованию, закончивший в свое время институт народов Севера в Санкт-Петербурге и тогдашнюю Академию общественных паук, он мыслит широко, маштабно, государственно. "Я и не предполагал, что среди эвенков можно встретить такого человека,— говорит о Монго наш Ю. Черноев.— Он - то и вдохнул в меня идею возрождения северобайкальского оленеводства, зарядил, так сказать, своим энергетическим потенциалом". Три года неустанной борьбы, связанной с бесконечным околачиванием всевозможных властных порогов ушло у Юрия Ивановича на то, чтобы отвоевать родовые земли киндигиров, выбить кредиты под создание семейно-родового крестьянского хозяйства «Улуки». Как только заполучил кредиты, сразу поехал с сыновьями в Каларский район Читинской области, в Усть – Кинду, к эвенку оленеводу, трижды орденоносцу Владимиру Петровичу Кузьмину, с которым познакомился ещё в Москве на том самом 1 съезде малочисленных народов Севера. Владимир Петрович пообещал оказать ему всяческое содействие при условии, что Черноев всерьёз и крепко берётся за восстановление оленеводства на северных берегах Байкала. И когда Черноев приехал к нему, был встречен, конечно же, с распростёртыми объятиями. Сразу 50 оленей и в том числе 25 отелившихся маток в возрасте от 3 до 10 лет продали ему по минимальной цене братья Кузьмины. При этом, как уже говорилось, сами предложили оставить оленят у них до осени с тем, чтобы телята не подвергались опасности в дороге и выросли у них в стаде. И осенью того же 1993 года Юрий Иванович вывез из Кусть – Кинды ещё 13 важенок и 12 быков. Таким образом, стадо возросло у него до 75 животных. К тому времени в Шигнанде по восточному берегу Байкала, в районе Томпы, объявилась у Юрия Ивановича единомышленница: Галина Филипповна Рогова, также пожелавшая взяться за возрождение оленеводства. Она закупила у Черноева 2 важенки, одного быка – производителя и двух сеголеток, то есть оленей в возрасте до одного года. «Выделил ей оленей с удовольствием, - рассказывает Черноев.- Жаль только маловато их у неё. Олент – стадное животное. А какое стадо из пяти животных?» Первый приплод каларские олени на северобайкальской земле весной минувшего года. Десять маток по неизвестным причина, скорее всего по адаптационным, прояловили, а 20 дали потомство. Двух телят по случайному недосмотру молодых оленеводов задрал медведь. В зимовку нынешнего года вышло 76 животных. Сейчас 30 важенок отделены от основного стада, пасутся на отдельных, более богатых пастбищах по Намаме и получают в дополнение к пастбищному корму белково – минеральную подкормку. Все они должны принести по телёнку как минимум. - Надо, срочно надо расширяться, увеличивать поголовье, - говорит Юрий Иванович.- Те же братья Кузьмины готовы продать ещё как минимум сотню оленей. А денег нет, поскольку свою товарную продукцию мы ожидаем лишь через полтора – два года. Председатель республиканской ассоциации народов Севера Пётр Степанович Степанов, действующий при правительстве Бурятии, как то заикался о помощи, но дальше заикания дело так и не пошло. Молчит и районная ассоциация, возглавляемая бывшим депутатом Верховного Совета республики Сергеем Рассохиным. Кстати, функционирует ли она, до сей поры не знаю. Во всяком случае, в плане оказания мне хоть какой - то практической или моральной помощи она ещё пальцем о палец не ударила… Вот такова сегодняшняя диспозиция в северобайкальском оленеводстве. Ну а каковы же перспективы ? Беседую на эту тему с ветеринарным врачом Михаилом Власовичем Овчаренко. Михаил Власович работает здесь с 1951 года, как окончил БСХИ – так и прикипелсердцем к этому суровому девственному краю. С величайшим почтением относится к нему все население Северобайкалья, а в особенности – эвенки, оленеводы. Нет здесь ни одного уголка, где он не побывал бы либо пешим, либо верхом на олене, на лодке или вертолёте. А уж оленьи пастбища и потенциал их лучше Михаила Власовича сейчас никто не знает. - Потенциал, говоришь? – задумывается Овчаренко. - о, брат, он очень велик. Конечно, с Красноярским Заполярьем, где я тоже бывал, не сравнить, но…только на землях киндигирского рода, отведенных сейчас Юрию Ивановичу Черноеву без урона природе вполне можно содержать порядка трёх – четырёх тысяч оленей. Ещё больше могут выращивать на землях чильчигиров, то есть в районе Старого Уояна, Янчукана и окрестностей. В смысле оленеводства совершенно не охвачена богатейшая Муйская долина. Словом, в Северобайкалье свободно можно содержать и, подчеркиваю, с прибытком, как минимум тринадцать тысяч оленей. Кстати, с дефицитом энергоресурсов, бешеным подорожанием технических средств, с их громадной энергоёмкостью вьючно – транспортное значение оленей в ближайшие годы резко возрастает. А потом…интересы экологии тоже не останутся в стороне. Так что, дорогой мой, за оленями большое будущее. Как в той песне: пароход – хорошо, самолёт – хорошо, а олени лучше. Рано или поздно, а к такому выводу мы всё равно придём… Вот на этой ноте и хотелось бы мне закончить разговор о северобайкальском оленеводстве, которое находится сегодня на перевале к возрождению. «Байкал», № 5, 1995 года.
|